Оригинал
этого материала
«Сегодня»,
24.08.00
«Я не первый и не последний»
Следователь Николай Волков
рассказывает историю своего увольнения
Андрей Камакин
Через два-три месяца следователь НИКОЛАЙ
ВОЛКОВ рассчитывал завершить
расследование одного из эпизодов дела «Аэрофлота».
Но в конце минувшей недели был уволен из
Генпрокуратуры. Об обстоятельствах
увольнения и ходе одного из самых громких
расследований бывший следователь
рассказал корреспонденту «Сегодня»
АНДРЕЮ КАМАКИНУ.
Следователь Николай Волков.
Временно неработающий…
— Николай Васильевич, если откровенно, когда
почувствовали, что вас уберут?
— После возвращения из Швейцарии. Я
доложил о результатах поездки, объяснил
свое видение дальнейшего расследования,
сказал, что в деле появились новые
направления, новые лица. Попросил помочь
людьми (у меня в группе было три человека):
будем активизировать расследование,
допрашивать, проводить очные ставки и так
далее. Тот первоначальный этап, когда шли,
как я говорю, «местные войны»,
закончился. Уже никто блефовать не будет:
есть конкретные материалы. Инициатива
перешла к нам. Это я понял, будучи в
Швейцарии, по нервным телодвижениям
представителей вот этих швейцарских фирм (речь
идет об «Андаве» и «Форюсе». — Прим.
ред.), которые всячески препятствовали
получению нами документов.
Однако руководство считало иначе: вот надо
сначала ревизию (контрольно-ревизионным
управлением Минфина. — Прим. ред.) провести,
перевести все материалы… Но мы только за
один раз привезли 500 килограммов документов
(и это только треть)! В принципе, уже сейчас
ясно, о каких финансовых операциях идет
речь. «Вечно у тебя заоблачные планы, —
сказали мне. — Не спеши».
Человека в помощь все же дали… Но кого?
Старшего следователя по особо важным делам,
генерала. Казалось бы, спасибо,
действительно опытный человек. Но
получилось, что посадили двух медведей в
одну берлогу: у меня свое видение следствия,
у него — свое. Он так и заявил: «Что я буду у
вас на побегушках, я должен всю проблему
знать в целом». Это не только не ускорило
бы расследование, а наоборот. Какой генерал
будет в подчинении у простого следователя?
Практически никакой работы здесь не будет.
— Помнится, вам постоянно пеняли за то, что
вы не чурались общения с прессой.
У Николая Волкова были
прекрасные отношения со швейцарской
прокуратурой и возглавлявшей ее Карлой
дель Понте
— Я выступал в СМИ совсем не потому, что мне
хотелось «высветиться». Нам нужно было
удержать это дело «на плаву», пока мы не
получили документы из Швейцарии. Больше
года мы добивались этих материалов.
Поскольку в прошлом году их так и не
дождались, то были вынуждены снять
обвинение с Березовского. Но могли бы
прекратить и все дело: руководство могло не
продлить срок следствия. Однако информация,
появляющаяся в СМИ, не позволяла так просто
это сделать. Мое руководство действительно
дает другую оценку: «Тебе лишь бы вылезти
на экран». Но я убежден, что в моем общении
с прессой не было ничего предосудительного.
В конце концов, налогоплательщики должны
знать, чем занимается следователь. Хватит
нам этих секретов, сыты по горло. Наглядный
пример — трагедия с подводной лодкой. Под
предлогом секретности можно сделать все,
что угодно. Меня учили тому, что следователь
— самостоятельное лицо и сам решает, как ему
лучше расследовать дело. Но у нас теперь не
любят «неуправляемых» следователей…
За большой пенсией, как это писали, не
гонюсь. Квартиру, которую я недавно получил
(прожив семь лет в кабинете), сюда тоже
приплели. Да дали бы мне расследовать, я бы
довел дело до конца, не получая зарплаты.
— Как близко вы были к финалу расследования?
— Если говорить о деле в целом, до конца было
далеко. Понадобилось бы больше года. Вот
почему я и решил: отработали один эпизод,
выявили виновных — закончили. Параллельно
шло бы следствие по другим эпизодам. Были
материалы, которые требовали налоговой
проверки. Появились в деле и другие фирмы.
«Андава» и «Форюс» — это лишь
первые звенья в движении денег. Потом были
обнаружены десятки таких структур.
— Как я понимаю, по одному из эпизодов вы уже
вышли на финишную прямую?
— Да, такой эпизод был нами отработан. Суть
его, если в двух словах, в том, что «Аэрофлот»
кредитовался его же деньгами. При этом с
него драли три шкуры в виде процентов и так
называемых комиссионных за обслуживание
его счета в «Андаве». На одной этой
операции «Аэрофлот» потерял 30 млн
долларов. Полностью закончить
расследование этого эпизода мы могли бы в
октябре-ноябре. Тогда бы мы уже могли
назвать конкретных виновных.
— Как прошла ваша последняя встреча с
Борисом Березовским?
— Скажу так: то, что инициатива переходит к
нам, я почувствовал в том числе и
пообщавшись с этим уважаемым господином.
Дай бог, чтобы другому следователю повезло
больше, чем мне, и он довел это дело до конца.
Что касается «дела статистиков», то оно
практически закончено. Оставалось только
поставить жирную точку. Но теперь и оно
затянется непонятно на какой срок. Новому
следователю предстоит изучить 60 томов, «притереться»
к группе.
— А как вы оцениваете перспективы дела «Аэрофлота»?
— Будем надеяться, что новый следователь
найдет такой путь, который быстрее и
эффектнее приведет к окончанию дела.
— Но ведь общеизвестно, что даже в случаях с
не слишком замысловатым делом «адаптация»
к нему нового следователя требует
определенного времени.
— Да, ему потребуется очень много времени. И
другой вопрос: какими глазами он будет
смотреть на дело? Со своей стороны, пусть я и
за стенами прокуратуры, если потребуется
моя помощь, всегда буду готов оказать ее.
— Жалко расставаться с делом?
— Конечно, жалко. Но я люблю
самостоятельность. Виноват в чем-то —
наказывайте. Однако когда мне говорят: «делай
так-то и так»… Не могу работать с
начальником, который мне не доверяет.
Впрочем, остался бы я или не остался — это
ничего не решало. Он мог бы просто забрать у
меня это дело: ничего не объясняя, издать
приказ. Я не первый и не последний, кто
уходит. Наверное, нужны более управляемые
следователи, спокойные… Хотя история с
Гусинским говорит о том, что, оказывается,
могут все-таки делать резкие движения:
сажать, потом отпускать…
— Предпринимались ли попытки давления на
вас до вашей последней поездки в Швейцарию?
— Нет, до этого проблем не было. Были какие-то
моменты, связанные с перебранкой на
страницах газет, но это не касалось хода
следствия. Видимо, они почувствовали, что мы
увидели конец веревочки, за который можно
потянуть. И ждали, куда же эта ниточка
приведет… Но дело уже достаточно «засвечено».
Все равно прокуратура должна будет рано или
поздно доложить о результатах
общественности.
— Я слышал, что последние документы по делу
«Аэрофлота» называют «убийственными».
Вы бы согласились с такой характеристикой?
— Они имеют важное доказательственное
значение. Если я вижу, что «Аэрофлот»
берет под огромные проценты деньги, чтобы
взять в лизинг «Боинг», при том что на
его счете в «Андаве» лежат деньги,
которых хватит на несколько таких операций,
а руководитель государственной компании
одновременно является хозяином той фирмы, у
которой берется кредит, то появляются
вопросы. И если таких эпизодов набирается
не один, не два, а множество — это уже наводит
на определенные мысли. За границей бы за
такие делишки давно привлекли к
ответственности. Если новый следователь
посчитает иначе, то пусть обоснует, почему
это следует считать нормальными
хозяйственными отношениями.
— И вы поверите в это объяснение?
— Нет. В случайности я не верю. То, что «Аэрофлот»
за один сезон потерял с «помощью» одних
и тех же лиц огромную сумму, не случайность.
— Все-таки странно, что вас так долго не
трогали…
— А никто просто не верил в то, что нам
удастся получить материалы. Поэтому и
пустили на самотек: пусть, мол, барахтаются.
И тут вдруг документы оказываются у нас…
— Вам ставили в вину ваши заявления по
поводу дела о хищении транша МВФ?
— Конечно, ставили. Но они не понимают, что за
границей, как вот сейчас с подлодкой, не
отмолчишься. Швейцарские коллеги дали мне
огромную подшивку публикаций о движении
этого транша: со схемами, счетами, банками. И
когда на пресс-конференции мне задали
вопрос, как Россия намерена на все это
реагировать, я сказал, что обо всем доложу
руководству. И пусть оно решает, возбуждать
ли дело. Ну а руководству сообщили, что я
слишком много на себя взял.
— Что стало поводом для вашего увольнения?
— 14 августа мне позвонил адъюнкт
федеральной прокуратуры Швейцарии
господин Флориан. Сказал: «Как вы
смотрите на то, чтобы я сам привез очередную
партию документов?». Мы согласовали день
его приезда. Я взял на себя технические
вопросы, договорился с «Аэрофлотом», с
ФСБ, чтобы помогли встретить. Единственное,
что требовалось, — прислать официальный
вызов для оформления визы. Я сразу же
руководству написал рапорт. Параллельно
написал проект вызова (в том числе на
немецком языке: мне переводчики перевели).
Колмогоров (замгенпрокурора, курирующий
следствие. — Прим. ред.) был в отпуске,
Устинова тоже не было. На месте был только и.о.
генпрокурора Бирюков. Я от его имени
заготовил эти две бумаги (начальник моего
отдела их завизировал) и приложил к своему
рапорту. Проходит дня четыре. Швейцарец
опять звонит: «Что там у вас с вызовом?».
Я сказал, что оригинал пока не подписан, но у
меня есть перевод, без подписи. И что я мог
бы, если нужно, прислать его по факсу, чтобы
ускорить оформление документов. Вскоре, как
я надеялся, они получили бы и оригинал. И
отправил. Но поскольку оригинал так и не
поступил, вопрос скинули сюда, в
прокуратуру.
— Кто скинул?
— Видимо, наше посольство в Швейцарии. В
пятницу меня вызывает Бирюков: что, мол, ты
отправил? «Да, — говорю, — отправил, но я-то
считал, что оригинал вы уже подписали. И
потом не для себя же старался, для дела».
«Но вы превысили полномочия. Почему вы за
нас решаете? Может быть, у меня другое на
этот счет мнение». Формально он был прав.
Я сказал, что приму как должное любое
наказание. Но этого мало… «Я вообще вам
не доверяю, — говорит Бирюков. — Вечно вы нос
суете не в свои дела, выступаете везде.
Предлагаю вам уйти по собственному желанию».
— И вы согласились?
— Поймите: раз начальник говорит мне, что не
может со мной работать, как я могу
оставаться в этой системе?
— А какова судьба оригинала?
— Я так и не знаю, отправили его или нет.
— Требовался всего лишь росчерк пера…
— Ну, видимо, не хотят, чтобы нам из Швейцарии
вообще что-то привозили. Или считают, что
сейчас не время. Мне ничего не объясняли.
